Совершенно замечательная зарисовка на тему эрмиков и не только

Училка была строгой. Суровой. Да что уж там, злой. Жизнь удалась так себе. Мужа не случилось, дочь-подросток была недовольна всем – тем, что она живет в однокомнатной квартире (деля единственную комнату с мамой), а не в просторном таунхаусе, тем, что у неё нет папы, тем, что ей нужны новые джинсы и телефон, и тем, что она хочет вместе с девочками из класса уехать на пару летних месяцев в Черногорию, а не к бабушке в Череповец. Училка не любила никого, но особенно она не любила мужчин. Они казались ей причиной и следствием её жизненных поражений.
Единственным мужчиной, что как-то уравновешивал и примирял Училку с жизнью, был Петр Первый. Красавец-император висел в кабинете истории над классной доской, и Училке каждое утро казалось, что Петр ей подмигивает. Мол, не ссы, Училка. Прорвемся. Но в класс с шумом-гамом врывались неучи, и все начиналось снова.

На Панели Училка оказалась от большого ума, неудовлетворенности жизнью и желания научить истории всех, кто её не знает. Вообще-то, это была училкина давняя мечта: чтоб тебя слушали, и чтоб тебе за то, что слушают, платили. Причем больше, чем в школе.

Мечты сбываются. Порой прямо на панели. В тот момент, когда капитан заводил двигатель теплохода, Училка открывала рот и…
…и дальше было неважно, кто ты – школьник, студент, профессор, командировочный с приятной и перспективной дамочкой, молодожен, папа непослушной девочки или бабушка с тремя классами приходской школы. Независимо от уровня подготовки дальше нельзя было ничего – пиво, обнимать, обниматься, фотографировать, фотографироваться, ходить по палубе, сидеть с глупым видом, спать. Зато можно было смотреть по сторонам, смотреть на Училку и слушать каждое её слово. Иначе – по виду Училки это было очевидно – был риск схлопотать «двойку» или «Вон из класса».

Прецедентов на «Вон с теплохода» до сих пор не случалось, но если б случились – нет сомнений, что под тяжелым училкиным взглядом капитан ошвартовал бы теплоход на первой попавшейся пристани, чтоб ссадить наказанного.

Успеть за ходом училкиных мыслей могли немногие. Тем, кто хотел успеть, было достаточно соответствовать двум условиям – хорошо знать город и хорошо знать историю России. В этом случае был шанс не отстать. В целях саморазвития я слушала экскурсию Училки раз пять – и каждый раз отставала в первые три минуты, не успевал теплоход дойти до Дворцового моста. Дальше я в панике пыталась на ходу догнать «Сапсан» Училкиных мыслей-слов, иногда слышала что-то знакомое или отдаленно-знакомое, цеплялась за эти «Колокольня Морского собора» или «Решетка Летнего сада» отчаянно, сдирая ногти и вскипая мозгом, и… и не удерживалась. Срывалась, падала, снова догоняла, снова слышала и что-то, казалось, понимала («Святой Михаил – покровитель семьи Романовых»), и… все начиналось сначала.

Но был в Училкиной экскурсии фрагмент, когда Училка снимала свои тяжелые доспехи и минут на семь, а то и десять превращалась в человека. Она улыбалась, кокетничала, становилась вдвое моложе, и уже никому из гостей-туристов не хотелось выбежать из класса (то есть с теплохода), а хотелось быть здесь, рядом, хохотать, гладить пушистых питомцев, покупать им на свои деньги корм, вычесывать их густую шерстку… Ох, я забегаю вперед.

...Училка была неуязвима. Так думали все, кто её знал. Она прошла огонь, воду, медные трубы – и выжила. И обрела способности сверхчеловека. Она могла всё. Могла работать под дождем, под снегом, без микрофона. Скорее худая, чем стройная - 50 кг (в лучшем случае) при росте в 165 см, невзрачно одетая, Училка шла на любую группу. Она могла проводить экскурсию для двух-трех классов, находящихся в состоянии отчаянного пубертата или для помощников начальника порта, пребывающих в отчаянном же желании опохмеления после вчерашнего. После школы Училке были не страшны ни пьяные десантники в День ВДВ, ни подводники, отмечающие День ВМФ. Училка была тайным оружием Адмирала. Настоящая баллистическая ракета с подлодки, а не Училка.

И всё-таки… Училка была уязвима. И это язва называлась айрулофилия. Да-да, она. Слишком сильная любовь к кошкам.
Каждый раз, когда на панели показывался драный кот или сбежавшая от хозяев кошечка, Училка забывала обо всем и… и становилась той самой пятилетней девочкой, которой мама разрешила оставить дома котенка. Она брала на руки усатого-полосатого, нашептывала ему на ухо что-то антиблошиное, быстро пробегала пальцами по мягкому пузику, целовала в поцарапанную мордочку…

… Те, кому доводилось стать свидетелями подобных интимностей, тут же понимали про Училку то, что не понимали раньше. А остальные… остальным предстояло понять все это позже. Спустя несколько минут после начала пути. Около Зимнего дворца.

Это другие экскурсоводы затевали рассказ о Зимнем с первого Зимнего дворца Петра, и постепенно углублялись в сторону Екатерины Второй, Растрелли, двух тысяч помещений дворца («большей частью это были проходные помещения!»), жизни в «общежитии» императорских особ, членов их семей и слуг и в этом темпе (не затягивать, ведь по другую руку уже вовсю красуется Петропавловская крепость, и нужно успеть сделать реверанс в пользу Трезини) бойко доходили до самой революции. Потом, смутившись перед всеми шестью бастионами Петропавловки (А! Успею!), скидывали пару сотен лет, и спешно переходили к рассказу о Малом Эрмитаже, с которого началась коллекция музея: «В переводе с французского «Эрмитаж» - означает «уединенный уголок» или «уголок отшельника». Небольшая пауза. «Переписываясь с Дени Дидро, Екатерина писала: «Этими картинами сейчас любуются только дворцовые мыши и я!», и – фанфары! – можно переходить к цифрам о сегодняшнем Эрмитажном наследии: «три миллиона экспонатов!» (удар в гонг!), «шесть петербургских дворцов!» (еще удар!), «А если бы вам захотелось посмотреть на каждый эрмитажный экспонат хотя бы в течение одной минуты, вам бы пришлось ходить в наш Эрмитаж 11 лет подряд, кроме понедельников. Понедельник в Эрмитаже – вы-ход-ной!»). И – выдох! - «А сейчас смотрим налево, перед нами первая постройка нашего города, Петропавловская крепость!»

Но Училка была из другого теста. Все эти Растрелли, десятки скульптур на фасаде, позолота, которая со временем была заменена на желтую краску, выстрел «Авроры»… не интересовали Училку вообще. Она была уверена – её гостей все это не интересует тоже. Рассказ Училки о Зимнем начинался с… котов!

«Кот, привезённый из Голландии аж Петром Великим и поселенный в деревянном Зимнем дворце, стал дедушкой (то есть пра-пра-пра-прадедушкой) многих современных «эрмиков» - именно так сотрудники Эрмитажа называют сейчас своих коллег, котов», - начинала Училка свой кошачий рассказ. Туристы заинтересованно и недоуменно отвлекались от созерцания Стрелки и крепости, капитан хмурил брови и бурчал под нос: «Еще б про портовых крыс рассказала!»
Училка продолжала (больше портовых крыс её интересовали крысы эрмитажные): «А когда в 18 веке, при Елизавете Петровне, в старом Зимнем крысы расплодились так, что без зазрения совести прогрызали дырки в стенах, то императрица (побывав в Казани и заметив, что из-за большого количества котов там нет грызунов), издала специальный указ, «О высылке ко двору котов».
Училка приосанивалась и «императорским», поставленным голосом зачитывала указ почтеннейшей публике: «Приказываю! Сыскать в Казани самых лучших и больших котов, удобных к ловле мышей… И ежели кто имеет у себя таковых котов, оных объявить для скорейшего отправления в губернскую канцелярию!»

Теплоход разгонял волны навстречу Троицком мосту. Екатерина Вторая, положившая начало эрмитажной коллекции, сменяла на троне Елизавету Петровну. Училка продолжала: «Екатерина кошек не любила, но оставила их во дворце, придав им статус «Охранников картинных галерей» и разделив на два класса – надворных и комнатных. Среди комнатных котов, - Училка заговорщически подмигивала кому-то из группы, будто делилась с ним страшной тайной, - преобладали русские голубые».

Конечно, я знала, что коты были неотъемлемой частью эрмитажной жизни с самого начала существования музея – они не покидали свой пост во время войны с Наполеоном, после революции, в советские годы. И знала, что в Блокаду (музейная коллекция на время войны была эвакуирована на Урал) кошек в городе не стало: одни умерли от голода, другие были съедены, а Зимний дворец, чьи подвалы были превращены в бомбоубежище, кишел крысами. Но делать это центральной частью рассказа… Нет, это был не мой путь.

«В годы Блокады Эрмитаж остался без своих усатых хранителей», - скорбно произносила Училка. И перед глазами группы сама собой вставала картинка замершего, голодного, черно-белого города. О минуте молчания никто не просил. Она возникала сама. А вслед за ней наступало торжество жизни: «После прорыва Блокады котов в Ленинград завозили целыми вагонами! Один кот стоил от 500 рублей – а ведь буханка хлеба «с рук» не превышала по стоимости 50 рублей! – восклицала Училка, и туристы тут же бросались переводить стоимость послеблокадных котов на современные деньги. – Часть из тех, привезенных в Ленинград с Большой земли котов, тут же отправилась на службу в Зимний. С тех пор эрмитажные коты денно и нощно берегут сокровища, став одной из любимых петербургских легенд». Училка выдыхала. Улыбалась. Улыбались туристы. Кто-то вспоминал своего, оставленного дома котика и смахивал слезу. Оставалась позади справа Петропавловская крепость. Кому она была теперь интересна, после котиков?

Теплоход приближался к Мраморному дворцу. Училка и не думала вспоминать про подарок Екатерины Второй своему фавориту и про тридцать два сорта мрамора, которые украшали фасад дворца. Будто погруженная в свои мысли, она продолжала: «Кстати, любой эрмитажный кот формально является высококвалифицированным специалистом по очистке музейных подвалов от крыс, он имеет паспорт, а на пушистой грудке каждого котика красуется бейджик, где указано имя ценного сотрудника».

Оставался позади Троицкий мост. Французская фирма «Батиньоль» и инженер Эйфель никого не интересовали. Другое дело – жизнь семидесяти музейных котов в наши дни.
«Сеть эрмитажных подвалов, а это почти два десятка километров, где передвигаются и охотятся коты, - было похоже, что Училка готовит специалистов к защите эрмитажно-кошачьей диссертации, - называется «большой кошачий подвал». Разумеется, все подвалы Эрмитажа оборудованы маленькими проходами, чтобы сделать свободным передвижение кошек. У каждого кота есть своя собственная мисочка, лоток и корзинка для сна. А когда в Эрмитаже идёт ремонт, то во дворовой территории размещают специальные знаки «Осторожно, кошки!» Но, хотя коты имеют множество привелегий и могут свободно передвигаться по территории Эрмитажа, - деланно вздыхала Училка напоследок, - им воспрещён вход в музейные залы».

Впереди красовалась Фонтанка и Прачечный мост. Рассказ Училки о нештатных сотрудниках Эрмитажа, неусыпно следящих за тем, чтобы Зимний не оккупировали полчища крыс, подходил к концу. Можно было переходить к Летнему дворцу Петра. Но… Училка переводила дыхание. И заканчивала свой кошачий рассказ стихотворением.

Шла по городу кошка,
Медленно, по проспекту,
Грациозно ступала,
Гордо вокруг смотрела.
Люди шептали: "Кошка!
Вы посмотрите — кошка!
Надо же, ну и чудо!",
Долго ей вслед глядели,
Восхищённо вздыхали,
А пожилой профессор
Снял аккуратно шляпу
И поклонился кошке.
Солнце слепило окна,
Солнце дробилось в лужах,
Шла, прищурившись, кошка,
Королева проспекта —
Выжившая в блокаду.

К «Чижику-Пыжику» на лице Училки появлялась прежняя её маска. Строгая. Суровая. Да что там – злая. И кто-то (да что там, большинство!) не успевал за ходом училкиных мыслей. А кто-то отвлекался и рисковал получить «незачет» по итогам. Но всё же те, кто через час экскурсии возвращался с Училкой на пристань, знали чуть больше, чем все остальные туристы. И им можно было уже не идти в Эрмитаж. Так вышло, что они там побывали. Даже в те годы суровые годы, когда город выживал, как мог, а коллекция музея находилась в Свердловске.

Текст в блоге автора: http://popuga.livejournal.com/2434203.html